Взгляд на движение 1874 года - 6

Добравшись до Львова, я отправился в Броды, где при помощи контрабандиста достал австрийский паспорт на имя одного поляка, и благополучно переехал границу. Помню, в'езжая в Россию, я имел в ту минуту всего-навсего каких-нибудь два адреса. Связи почти все были утеряны; товарищи арестованы и сидели по тюрьмам -- кто в Киеве, кто в Петербурге или Одессе. Уцелевших от погрома оставалось весьма немного, и в числе их был Яков Стефанович, с которым мы ходили в народ и которого я теперь должен был разыскать; но где он находился и при посредстве кого его можно было разыскать, я не знал. Раньше всего однако я решил видеться с Ходько и с этой целью направился в одно местечко Подольской губернии, где он тогда скрывался.

 Встреча с ним произвела на меня удручающее впечатление. За это время, как мы расстались с ним в Яссах, он сильно переменился: исхудал, задыхался, кашлял. Он мне рассказал, как ему пришлось с контрабандистом вплавь перебираться через реку Прут, по которой плыли льдины, так что он порезал даже себе руки (насколько помнится, был конец октября), как после этого он сразу заболел. Болезнь была опасная, и в будущем на него, очевидно, уже нельзя было рассчитывать. Его жизнь была кончена.

 Кому однако эта жизнь мешала и какие преступления совершил этот человек, что за ним гонялись с таким остервенением? Ивана Михайловича Ходько я знал, когда он был еще мальчиком. Я был в седьмом классе каменец-подольской гимназии, когда он был только в третьем. Уже тогда он обращал на себя внимание своим остроумием и смелыми выходками. Как и следовало ожидать, в Каменце, при тогдашних "обрусительных" порядках, когда дисциплина в гимназии доведена была до того уровня, на каком она стоит в арестантских ротах, Ходько с его живым нравом не мог удержаться долго. Выгнали ли его или он сам уволился -- не знаю, так как это случилось уже не при мне, а года три спустя; как бы там ни было, но вскоре после того он выдержал вступительный экзамен при нежинском лицее и перевелся в киевский университет по юридическому факультету. В 1872 году он был уже на третьем курсе, когда присоединился к нашему американскому кружку. Вскоре, подобно многим из нас, он выехал за границу. Я вспоминал о нем при описании своей заграничной поездки.

 Воротившись из Швейцарии в Россию в 1873 году, Ходько выхлопотал себе место сельского учителя в Борзенском земстве, Черниговской губернии, и там на месте оставался до той поры, пока не был вынужден бежать. За какие дела жандармы решили арестовать Ходько -- трудно даже сказать. Мы, по крайней мере, хоть по деревням бродили с фальшивыми паспортами; но за Ходько и этого преступления не было. Он стоял на легальной почве. Как близкий его товарищ, я знал все его дела. Он был слишком умен для того, чтобы вести пропаганду социализма среди крестьянских детей; не пропагандировал он и среди взрослых крестьян, так как не успел еще как следует осмотреться в новой обстановке.

 Преступление его состояло, повидимому, лишь в том, что он, бывший студент, поступил в сельские учителя (в глазах жандармов это являлось большой уликой), особенно же в учителя Борзенского уезда, где на учительских местах размещался в это время кружок пропагандистов -- Жебуневых[1], Каца[2] и др., о "преступной" деятельности которых жандармы знали вследствие доноса учителя Трудницкого. Было подозрение, что Ходько находился в деловых сношениях с кружком Жебуневых, хотя это совершенно было неверно. "Зачем же Ходько бежал, не будучи ни в чем серьезно замешан?" -- спросят, быть может, меня. А бежал потому, что в нашу тюрьму вход был очень широк, а выход узок. Знал это он, знали это и мы все. По одному "подозрению" решили его арестовать и "по подозрению" могли продержать его несколько лет в тюрьме, как держали очень многих. Тюремное заключение для Ходько -- слабого грудью -- конечно, оказалось бы более вредным даже октябрьского купанья в реке Прут, и, попав в тюрьму, он, вероятно, умер бы несколькими годами раньше.

 Интересно то, что по истечении двух лет, когда в Петербурге дом предварительного заключения был уже наполнен привлеченными к дознанию, когда алчность жандармов была несколько удовлетворена и новые аресты совершались осмотрительнее, интересно то, что Ходько в это время, измученный нелегальной жизнью и материальной нуждой до последней степени, перестал прятаться и стал жить открыто в Киеве под своей фамилией; тогда жандармы произвели у него обыск, сняли несколько показаний и оставили под надзором. В этом положении Ходько дожил до времен генерал-губернаторств, т. е. когда после покушения Соловьева[3] на жизнь даря генерал-губернаторам дана была власть распоряжаться жизнью русско-подданных. В 1879 году при киевском генерал-губернаторе Черткове[4] Ходько был арестован и сослан административным порядком, кажется, в Астраханскую губернию, где он и умер в начале восьмидесятых годов. Такова в нескольких строках его биография. Это был умный и добрый, почти нежного сердца человек, тщательно однако скрывавший от всех свою доброту и желавший всегда казаться суровым, подобно Люпусу в романе Виктора Гюго, за что мы и прозвали его Люпусом. Вся преступность этого человека состояла в том, что он был проникнут глубоким желанием быть сколько-нибудь полезным для народа, и за это преследовало его правительство до самой смерти.